Паутина [ Авт. сборник] - Джон Уиндем

— Кэтрин все время была без сознания, — услышал я приглушенный голос Рэйчел (действительно, сказывалось расстояние), — она по-прежнему молчит. Мы с Марком боимся, что она…

— Говори, не бойся, — подстегнул ее Мишель.

— Она уже столько времени без сознания, что мы не уверены, жива ли она…

— А Салли?

— Мы… С ней… с ней творится что-то странное, — с трудом выдавила Рэйчел, — мы что-то слышали от нее раза два, но очень слабо… как-то бесформенно. Ничего нельзя было понять… Мы боимся, что… — она никак не могла выговорить…

— Ты понял, что это значит, Дэвид? — сдавленно спросил Мишель. — Они нас боятся. Они готовы живьем разрезать нас на куски, чтобы узнать, как мы это делаем. И разрежут… Если поймают. Ты не должен дать им в руки Петру и Розалинду, слышишь?! Не должен!! Лучше убей их сам, чем… такое! Ты понял?

Я взглянул на спящую Розалинду. Волосы ее на солнце отливались медью, и я подумал об агонии, которая исходила от Кэтрин. От одной мысли, что Петра и Розалинда могут испытать нечто подобное, у меня по спине пробежали мурашки…

— Да! — сказал я. — Я… я тебя понял!

Какое-то время я ощущал сочувствие Мишеля и, чуть слабее, Марка с Рэйчел. Потом все стихло. Я повернулся и увидел, что Петра сидит и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Почему он сказал, что ты должен убить нас с Розалиндой? — спросила она по-детски наивно, и в этом вопросе было больше удивления, чем испуга.

Я постарался взять себя в руки.

— Это только, если они поймают нас, — сказал я, стараясь, чтобы мой «голос» прозвучал естественно.

— Почему? — повторила она.

— Ну… потому что мы… не такие, как они. Мы умеем разговаривать без слов. А они — нет. Поэтому они так бояться…

— Но почему? Почему они должны нас бояться? — перебила она нетерпеливо. — Мы ведь их не обижаем, правда?

— Я и сам толком не знаю, почему, — машинально выговорил я и подумал, что это почти правда. — Но это так. Может, оттого, что они плохо умеют думать… Ведь чем люди тупее, тем больше им хочется, чтобы все остальные были такими же, как они. А всех, кто не похож на них хоть в чем-то, они боятся… И чем больше боятся, тем больше стараются… сделать им больно.

— Почему? — не отставала Петра.

— Ну… потому что они не такие. И on сделают нам очень больно… Если поймают.

— Я не понимаю, — помолчав, грустно сказала Петра.

— Я тоже. Но это так, и это… очень скверно. Когда ты вырастешь, ты поймешь, а сейчас запомни: мы не хотим, чтобы тебе и Розалинде было больно. Помнишь, как ты ошпарилась кипятком в кухне? Так вот, если нас поймают, будет гораздо больнее, и лучше умереть, чем испытать такое… Умереть, это… ну, как заснуть. Крепко-крепко… Так крепко, что тебе уже никто не сумеет сделать больно…

Я посмотрел на Розалинду. Ее маленькая грудь тихонько приподымалась и опускалась… Она спала… Непослушная прядь волос выбилась на щеку, я тихонько убрал ее и поцеловал — очень осторожно, чтобы не разбудить…

— Дэвид, когда ты убьешь нас… — начала было Петра, но я обнял ее за плечи и сказал:

— Тише, детка. Не нужно сейчас об этом. Мы никогда не дадим им нас поймать! И все! Давай-ка лучше разбудим сейчас Розалинду, только… не будем рассказывать ей про наш разговор, ладно? Это… очень огорчит ее… Пусть это будет наш с тобой секрет, договорились?

— Ладно, — согласилась Петра и тихонько дотронулась до щеки Розалинды.

Мы решили поесть и тронуться в путь, как только совсем стемнеет. За едой Петра молчала, и я было подумал, что она никак не может забыть наш разговор. Но я ошибся: она думала совсем о другом. Прожевав очередной кусок хлеба, она неожиданно сказала:

— А там хорошо… У них, в Селандии… Там все умеют рисовать мысленные картинки, ну, почти все, и никто друг друга за это не обижает…

— А ты, оказывается, не теряла времени даром. Болтала с ними, пока мы спали? — спросила Розалинда. — Ну что ж, нам так даже лучше…

Петра не обратила на ее слова никакого внимания и продолжала свое:

— У них, правда, не у всех это хорошо получается… Хотя у большинства — как у вас с Дэвидом… Но у нее — гораздо лучше, чем у остальных… А еще у нее есть двое детей, и она думает, что у них это будет получаться совсем здорово… Только они еще пока очень маленькие. Но она думает, что даже и у них не будет получаться так здорово, как у меня. Она говорит, что так ярко рисовать картинки мыслями, как я, у них вообще никто не умеет!

— Ну насчет яркости — это меня не удивляет, — вздохнула Розалинда, — но тебе надо научиться рисовать их хорошо и… не так громко…

Петра пропустила это мимо ушей.

— Ока сказала, что я стану рисовать их еще лучше, только для этого нужно много… много… работать. И когда я вырасту, у меня будут дети, которые тоже будут уметь рисовать такие картинки… Еще лучше!..

— Вот как? — задумчиво сказала Розалинда. — А зачем это? Ведь это ничего не принесет, — с горечью добавила она, — кроме… кроме горя и страданий…

— В Селандии это не так, — твердо сказала на это Петра. — Она говорит, что там у них все хотят это делать, как можно лучше… А те, кто умеет плохо, стараются научиться!

Это нам было более или менее понятно. Я вспомнил рассказы Акселя о тех местах, где про отклонения думают, что они-то и есть НОРМА, а все остальные — мутанты.

— Она говорит, — твердила свое Петра, — что те, кто могут разговаривать только словами, что они… они что-то ут… утрачивают… Она говорит, мы должны жалеть их, потому что они никогда не смогут понимать друг друга, как мы… Они всегда будут только сами с собой… Никогда не сумеют быть… быть вместе!

— По правде говоря, сейчас мне как-то не до того, чтобы жалеть их, — заметил я.

— Она говорит, мы должны их жалеть, потому что по сравнению с нами они живут скучно и совсем неинтересно, — наставительно произнесла Петра явно чужую фразу.

Мы не стали с ней спорить. Многое из того, что она говорила, нам было трудно понять, наверно, она и сама понимала далеко не все. Но одно было ясно: эти селандцы, кто бы там они ни были, явно считали себя на порядок выше остальных. Я теперь понимал, что Мишель и Розалинда были правы, уловив их отношение к нам, как к «примитивным». Похоже, они и впрямь считали всех жителей Лабрадора чуть ли не дикарями.

Когда появились первые звезды, мы тронулись в путь, по-прежнему продираясь сквозь заросли кустарников и гигантской травы на юго — запад. Помня то, что нам сказал Мишель, мы старались ехать очень тихо и вздрагивали при каждом постороннем звуке. В течение нескольких миль все было тихо и спокойно, разве что какой-нибудь зверек пробегал под копытами наших лошадей.